В самом надежном и прочном доме, построенном по выверенному плану, где каждая щель или зазор заполнены новейшими звуко- и теплоизолирущими материалами, с монументальной дверью, защищающей внутреннюю жизнь дома от всех возможных внешних невзгод, с прочно укрывающей крышей, способной за десятилетия не пропустить ни капли дождя, в доме, совершенству которого черной завистью позавидовал бы и третий поросенок из кажущейся на первый взгляд простой и незамысловатой сказки, - даже в таком доме порою слышен ветер.

Он стучит гибкими карнизами, завывает и гудит в тех местах, которых, вроде бы, в проекте и быть не должно было, тщетно, но настойчиво бьется в стекла мокрой кроной растущих напротив деревьев. И как-то незаметно, пусть на мгновения, но меняет это казавшееся незыблемым чувство защищенности пребывания в своем доме, своей крепости.

Фактически ничего и не происходит - это все тот же дом, и он все так же твердо стоит, и это просто ветер и ничего более. Но что-то в этот момент неспокойно меняется внутри, что-то, что, возможно, напоминает о тех временах, когда в грозу ночью кони как-то особенно ржут в стойле, а у коров портится молоко.

Когда Альфреду Хичкоку, признанному мастеру нагнетания страха на киноэкране и вселения в души людей тревоги, задавали в той или иной вариации частый вопрос о самом страшном образе в кино, он всегда отвечал одинаково: "Закрытая дверь".

Самое страшное - то, что за ней скрывается.
Самое страшное - то, что можно себе представить, вообразить: "А вдруг...".

• Какой-то случайный шум в другой комнате, который вроде был, но тут же исчез, когда начали прислушиваться - был он или нет?
• Играющие на стене спальни причудливые тени ночью, из-за которых иногда и хочется, и одновременно страшно обернуться и посмотреть в окно - что же вообще может такие тени отбрасывать?
• Или то чувство, когда кто-то важный вдруг исчезает из зоны действия сотовой сети или долго не возвращается домой.

Больше всего тревожит неизвестность, и больше всего страшно, когда непонятно, чего же конкретно боишься.

В психотерапевтической практике есть этот бесконечный парад самых разнообразных страхов, которые вообще только могут быть у людей. Все, что только можно представить - от страха выглядеть глупо, заговорив в малознакомой компании, до ужаса провалиться сквозь пол при каждой мысли о том, что находишься сейчас не на земле, а на седьмом этаже.

Но тяжелее и мучительнее всего переживается не какой-то конкретный страх, пусть даже и самый впечатляющий, а неконкретная, будто размазанная тонким слоем по бутерброду целого дня тревога. Некое ощущение, что что-то может случиться, но не понятно, что.

Звенящая струна, которая пусть и звучит негромко, но все не останавливается, а тянется и тянется, создавая самим своим звуком фон, в котором все внутреннее естество пребывает настороже. Ветер, который в ночи шелестит листьями крон деревьев, ветер, который никак не увидеть, но всегда можно ощутить - "стало что-то не так, как будто снова дверь прикрыл кондуктор, и о стекла бьется ветер...". Не случайно, наверное, многие тревожные симптомы у людей обостряются именно в ветреную погоду.

И когда дело касается тревожных симптомов, основной вопрос, который людей волнует, - как же от них побыстрее избавиться, что конкретно нужно сделать, предпринять, сказать, а чаще - какой совет услышать, чтобы все вернулось к тому, что было раньше. Чтобы, как раньше, просто жить и не волноваться обо всяких странных вещах, не задумываться о чем-то плохом и беспокоящем - просто жить, как обычно.

Распространенный чисто медицинский взгляд на то, с чем люди приходят к психотерапевтам и психологам, диктует "делать стойку" на симптом. И, как та охотничья такса, все глубже и глубже увязать в этой норе, даже и близко не отдавая себе отчета, насколько же она в действительности глубока.

Чисто врачебный взгляд (врачебный именно в европейском, западном понимании, корнями уходящем еще в философские изыскания о "человеке-машине") диктует подход "нет симптома - нет проблемы". Боится человек подниматься пешком по лестнице или, наоборот, ездить в лифте - значит, болен. Перестал бояться - значит, вот уже и здоров. Тревожится при виде острых предметов, мучаясь запретными мыслями о том, что, не дай бог, сейчас что-то жуткое, не отдавая себе отчета, сотворит - значит, болен. Перестал думать об этих плохих (ай-яй-яй) вещах  - вот  и вылечился.

И не важно, что при этом под действием схемы надежно угомоняющих препаратов он не только об этом перестал думать, но и вообще еле тщится хоть какие-то мысли воедино собрать, а все больше пребывает в блаженной ровной безэмоциональной прострации.

За таким подходом к тревоге стоит однозначное понимание ее как чего-то безоговорочно плохого и нежелательного. Чего исследовать и пытаться понять жизнь колонии-поселения тараканов у себя на кухне - надо срочно начинать предпринимать решительные действия по ее изведению.

Но что, если позволить себе быть ну хоть немного любопытнее и настойчивее в этом любопытстве. И, как Пиноккио, не доверяя очевидному, проверить - а не бутафорский ли этот камин?

Русский язык в этимологическом плане настолько богат, что если внимательно исследовать каждое слово, то постепенно появится все более глубокое его понимание.

В слове "болезнь" корень виден сразу и отчетливо - болезнь от слова боль. Но помимо болезни есть у нас еще и термин "заболевание". В котором приставка "за"в корне меняет всю картину. Если болезнь - это боль, то заболевание - это в буквальном смысле то, что за болью.

Тогда что же может стоять за тревогой и страхами,
если пойти дальше "замечательной" идеи сразу их приземлять на взлете?

В экзистенциальной психологии и психотерапии все, что приносит пациент, все, о чем говорит и что его беспокоит, рассматривается в неразрывной связи с его жизнью.

Когда часто болит голова, можно просто каждый раз выпивать таблетку, а можно в какой-то момент задуматься - а как жить так, чтобы голова не болела?

И в этом смысле вопрос о том, как избавиться от высокой тревожности в разных ситуациях, как освободиться от парадоксального мучительного страха, тоже приобретает более конкретный жизненный ракурс.

• Что в моей жизни происходило или происходит такого, что привело к тому, что я начал бояться открытых пространств или замкнутых помещений?
• С чем на тот период, когда это пришло в мою жизнь, я столкнулся?
• И даже на что этот продолжающий присутствовать мучительный страх позволяет мне в моей же жизни не смотреть?

Изолированный страх - это часто экстракт, сгусток, во многом даже замещение какой-то более обширной и намного более пугающей жизненной тревоги.

Я боюсь, что у меня в любой момент может случиться некий приступ, и я постоянно сконцентрирован на этом ожидании. Я вроде как начеку, у меня есть ощущение, что уж здесь-то я все усилия прикладываю, чтобы эту ситуацию контролировать. А что, если задуматься о том, что мне контролировать в моей жизни не удается? Что-то, что вызывает такую тревогу и такую неопределенность, что мне проще мерять давление каждые полчаса и прислушиваться к ритму работы сердца или к появлению парадоксальных пугающих мыслей в сознании.

Часто в популярной литературе в качестве корневого источника всех возможных человеческих страхов называется страх смерти. Такой страх страхов, который питает и, в конечном счете, стоит за каждым невротическим страхом из числа тех, которые мучают пациентов. Но при этом забывают, что природа всего в нашем существовании двойственная, парная.

И вместе со страхом смерти существует противоположный же ему страх жизни.

Страх уйти с нежных рук мамы и начать передвигаться самостоятельно. Страх начать спать одному в своей комнате, страх встретиться в детском саду со многими другими, такими же, как ты, и понять, что ты не единственный такой обожаемый маленький человек. Страх закончить школу или ВУЗ и столкнуться с этой неопределенностью и тревогой выбора - как же быть дальше? Страх отделиться. Страх стать самому по себе. Страх идти вперед. Страх будущего. Страх ветра, которого не видно. Страх непонятного, которое может случиться. По сути, страх жизни. Который один комик так точно случайно выразил в пародии на известную актрису:

Как страшно жить!.

И обратный ему страх смерти, страх движения назад, страх деградации, возвращения в небытие, страх шагнуть один раз вперед и два назад. По сути, вся человеческая жизнь и протекает между этими двумя полюсами.

• Двигаться в жизни в тревожное вперед или идти в депрессивное назад?
• Рискнуть и шагнуть к свободе или выбрать менее ответственную, но более убаюкивающую предсказуемость?
• Выбрать красную или синюю таблетку? 

Вряд ли это противоречие между двумя главными жизненными тревогами можно как-то "проработать" или устранить. Можно только снова и снова учиться находить жизненное равновесие между ними.

Удивительно, как даже на образном уровне похожи эти два главных жизненных страха с двумя такими же частыми патологическими переживаниями, которые мучают людей с тревожными расстройствами - дереализацией и деперсонализацией.

Страх будущего, страх неопределенности, эта самая тревога жить похожа с дереализацией, в которой человек в буквальном смысле сбегает от реальности того, что происходит или может произойти, в фантазии о том, что все происходящее вокруг будто бы нереально, будто бы кажется. Это ощущение, конечно, ужасно пугает и мучает, но в нем и отражается некое тайное невысказанное желание.

Страх смерти, страх возвращения назад, по сути, страх потери собственной личности, потери идентичности, возврата в утробное состояние, так схож со всеми симптомами деперсонализации, этого мучительного ощущения себя не собой же.

И если смотреть на все эти тревожные симптомы так, не пытаясь их сразу погасить, а отнесясь к ним исследовательски, то так многое почти сразу открывается и становится видно.

• У кого-то, мучающегося внезапными сердцебиениями, головокружениями и слабостью в ногах, которые буквально не дают твердо на этих ногах стоять и рождают тревожное чувство скорого возможного конца при полном здоровье по результатам лабораторных исследований, вдруг откроется сбивающая с ног история с родившимся впервые в жизни ребенком, о котором он не знал и совершенно не был готов к этой новой ответственности.
• А у боящейся однажды взглянуть в зеркало и не узнать там себя откроется важнейшая тема привычной опоры на внешнюю привлекательность, которая составляла основу самооценки, а теперь с возрастом так предательски быстро утекает из жизни, как песок сквозь пальцы.
• Или кто-то, кто боится сойти с ума и сотворить нечто страшное, вдруг начнет видеть, что в настоящей своей жизненной ситуации он боится поднимающихся откуда-то из глубины чувств и желаний, которые полностью могут изменить его семейную жизнь и развернуть все на другой, новый путь.

Один из наиболее ранних исследователей тревоги, датский философ Къеркегор писал о том, что чем самобытнее человек, тем выше у него уровень тревожности.

Возникающая внутри нас тревога указывает одновременно и на какой-то важный жизненный выбор, дилемму, с которой мы столкнулись, и на творческий потенциал, который есть в нас для разрешения этой дилеммы. Не однозначно хорошего или плохого, а своего. И тогда фраза "Как страшно жить" приобретает и обратную свою сторону - страшно интересно.

Может, не очень удачный пример - цитата кинозлодея, но по статистике зрители и читатели больше тяготеют интересоваться харизматичными злодеями, чем более простыми героями. Один злой инфернальный доктор из самых узнаваемых злодеев в кино, когда в финале истории его коварный и безумный план был раскрыт героем, ответил на вопрос героя "Так зачем вы все это сделали?" так: "Я хотел посмотреть, что будет".

Вот эта решимость идти на риск и есть то главное, что имеется в виду, когда речь идет о самобытности и творческом потенциале. Творческая готовность шагнуть навстречу неизвестному, рискнуть сделать какой-то важный в жизни выбор, позволить себе жить более тревожной в смысле реальных, а не невротических тревог жизнью - и есть ключ к нахождению баланса и равновесия. И. в конечном счете, реального, а не просто внешне клинически правильного "выздоровления".

И когда речь в терапии идет больше о том, что за болью, чем только о боли самой, тогда и самой боли постепенно становится все меньше и меньше. И ветер стихает. И уже не просто страшно, а страшно интересно.