Апокалипсис Юнга

Раздел: Статьи
Автор: Хегай Лев Аркадьевич
Опубликовано в журнале «Симпозиум», вып.2, ч.2, 2005, «Материалы международной научно-практической конференции ЮНГИАНСКИЕ ЧТЕНИЯ», Ростов-на-Дону.

"Меня не интересуете Вы, меня интересует Ваша бессмертная Душа", - слова К.Г. Юнга своей пациентке.

Завтра не наступит никогда

Американский триллер "Телефонная будка" начинается замечанием про обладателей мобильных телефонов: раньше, если бы человек разговаривал сам с собой на улице, его бы приняли за сумасшедшего, но теперь это, скорее, признак благополучия. По сюжету фильма, главного героя терроризирует голос из телефонной трубки. Зритель не может понять истинные причины или мотивы невидимого злодея. То он представляется суровым моральным судьей, наказывающим главного героя за проступки, то религиозным фанатиком, очищающим человечество от скверны, то ветераном войны, мстящим властям за невнимание к своим солдатам, то садистом-маньяком, наслаждающимся страданиями другого, потому что на самом деле обижен на свою мать, то психиатром, испытывающим на пациенте какой-то метод, то даже пособником жертвы в ее подсознательном желании прославиться. Весь фильм мы видим только разговаривающего как бы с самим собой человека и не знаем, разворачивается ли драма между ним и кем-то или всего лишь внутри него самого. А может быть, это голос совести или даже голос свыше - кого-то всеведущего и всемогущего? Разрядка наступает, когда у главного героя не выдерживают нервы и он признает, что построил всю жизнь на лжи, что он - пустышка, фальшивое прикрытие для всепоглощающего страха перед жизнью, для отчаяния и ненависти. Финал фильма как будто задает нам вопрос: в современном мегаполисе несколько миллионов телефонных номеров, но что мы в действительности хотим сказать друг другу, что мы можем сказать друг другу, и что нам есть сказать другому?

Для психоаналитика, однако, это больше чем просто вопросы о явном и скрытом содержании в межличностном общении. Фильм отражает проблему прогрессирующего исчезновения идентичности у современного человека, с которой мы ежедневно сталкиваемся в работе с нашими пациентами. Человек фрейдовской эпохи мечтал быть чопорным аристократом и упорно отказывался признавать в себе сексуально-озабоченное животное. Человек современности способен изобразить лишь скучную мину при упоминаниях наркотиков, жестокого насилия или сексуальных извращений, которые градом сыплются на нас ежедневно из средств массовой информации. Он не знает, каким он хочет стать, и не знает, кем он является. Он ведет безумный диалог с самим собой, запертый в телефонной будке собственного ума. Выражаясь терминами теории Лакана, мир современного человека - это "мир без Другого". Т.е. в его мире нет зеркала, способного собрать воедино собственный образ, нет той точки отсчета, которая придала бы цельность и завершенность всей картине, или же нет Закона, который позволил бы определить свои координаты. Мы видим в зеркале только ничто, вакуум, вселенную разбегающихся галактик - пугающий призрак собственного отсутствия. И наши разговоры ведутся с бесплотными тенями, наподобие разговоров сумасшедшего с самим собой. Есть характерная особенность переписки людей, например, в XIX веке, которую невозможно не заметить - их письма полны присутствия автора. Его стиль, детальные описания, попытка передать нюансы своих чувств и переживаний дают возможность реконструировать его индивидуальность со всеми присущими ей противоречиями, желаниями и страстями. Современное общение в Интернете навечно похоронило эпистолярный жанр. Мы никогда не знаем, кто пишет: мужчина или женщина, какого возраста, характера и местонахождения. Что он имеет в виду? Какие чувства выражают поставленные в тексте "смайлики"? А может быть, это мы сами себе шлем послания или просто галлюцинируем? Мы не в состоянии понять другого, как и не в состоянии понять самих себя, потому что Другого у нас больше нет.

Что хочет этот потерявший Другого пациент психоаналитического сеанса? Он сетует на детские обиды, которые все равно останутся в прошлом. Он боится социальных неурядиц, которые вряд ли ему грозят в реальности в обществе "бесконечного супермаркета". Он говорит о любви и ненависти к значимым людям, хотя не в состоянии по-настоящему пережить ни любовь, ни ненависть. Возможно, он хотел бы внимания и заботы, но не умеет ими воспользоваться, потому что не слушает ни психоаналитика, ни себя. Мир современного пациента - это мир радикального отказа от индивидуальности, а значит, все послания здесь не имеют адресата и не производят эффекта. Мир без Другого - это мир психоза (в лакановском понимании), мир примитивных аутистически-шизоидных форм, которые возникают как пузыри на воде и, лопаясь, исчезают без следа. Герой популярного сегодня японского писателя Мураками спит, умывается, пьет пиво, вступает в ничего не значащие короткие отношения, слоняется и бесконечно ждет, пока что-нибудь необычное не развлечет его хотя бы на время. Он не понимает "зачем" и даже не знает "как", жить для него означает существовать почти на растительном уровне, колеблясь между автоматизмом и ауто-эротической галлюцинацией. Призраки других людей пересекают поле нашего сознания, не задерживаясь и не оставляя следа. У современного человека слишком много внутренних персонажей и голосов, и поэтому внутри всегда слишком пусто. Он не может сказать про что-то, что он "за", но может сказать, что он "против" - против всего. Против культуры, цивилизации, любого порядка, жизни вообще - против всего, неотъемлемой частью которого он сам и является.

В XIX веке социальный протест выражался в стремлении убить царя - уникальную персонификацию несправедливой власти и очевидное прямое выражение Эдипова комплекса. В XX веке люди стали выходить на стачки и демонстрации, борясь с многоглавой гидрой бюрократизированной системы. А в веке новом символом протеста стали выходки антиглобалистов, экстремистов и всевозможных фанатиков. Их отличительным признаком является ненаправленность, уничтожение не власти, а самой жизни в любых ее формах. Если предыдущие формы выражения агрессии могли содержать потенциальное разрешение Эдипова комплекса - замену плохой фигуры власти на хорошую, обеспечивающую символическую смену поколений и эволюционное развитие системы, - то нынешняя хаотическая агрессия ни к чему не ведет. Она бессмысленна, и именно эта предельная бессмысленность делает ее столь привлекательной, потому что отражает состояние души современного человека. Этому человеку не хочется уничтожить себя - он уже давно себя уничтожил, стерев границы между внешним и внутренним, добром и злом, смыслом и бессмыслицей, "я" и "не-я".

Проводя параллели с мифом об Эдипе, можно сказать, что современный человек не дорос до того этапа, когда герою предстоит ответить перед чудовищем Сфинксом на вопрос, кто он есть, чтобы, открыв свое истинное я, победить своего отца и овладеть своей матерью. Он словно все еще лежит на поле с покалеченными ногами ("Эдип" означает "хромые ноги"), брошенный своими родителями, безнадежно предаваясь галлюцинациям. Трагедия современного пациента - это трагедия младенца (инфанта - букв. "не говорящего"), которому не суждено ни встать на ноги, ни обрести убежище на родительских руках, ни даже научиться различать иллюзии и реальность. Его мир ограничен искусственной люлькой цивилизации и пустотой неба. Он не говорит, потому что нет Другого, с которым он мог бы говорить. И он не способен принимать решения и действовать, потому что у него нет ничего, что бы ему принадлежало, ибо нет той территории, которую он мог бы пометить местоимением "я".

Я помню сновидение одного молодого человека, у которого после конфликта с отцом образовалась фобия. Ему снится, что "наши" проводят испытания ракеты, однако американцы принимают этот учебный запуск за нападение, и вот уже в ответ запущены баллистические ракеты. За его спиной поднимается ядерный гриб, и он понимает, что "это конец". Надо сказать, что этот человек относится к тому поколению, которое родилось во времена мирных отношений между странами, когда о ядерном дамокловом мече было практически забыто. Но дело даже не в том, что из его коллективного бессознательного могла подняться память и страхи предыдущих поколений. Это типичный сон с мотивом апокалипсиса, и подобные сны, описывающие конец света, приносят практически все пациенты. Во времена Фрейда этот сон представлялся бы отражением кастрационной тревоги, реакцией на проигрыш в фаллическом соревновании с отцом или выражением страха возмездия за запретные эдипальные желания. Возможно, все это действительно актуально для данного молодого человека, переживающего отдаление от семьи и первые шаги во взрослой жизни. Но насколько душная атмосфера патриархальной семьи XIX века, полная условностей и предрассудков, не похожа на поражающую воображение величественную и ужасную картину ядерного "конца света". Преступление и наказание не носят во сне личного адресного характера, сновидение подчеркивает абсурдность, нелепость и случайность произошедшей катастрофы. Эдип в этом своевременном сюжете не приходит к какому-либо важному осознанию и не раскаивается. Его смерть бессмысленна, за ней не следует никакого развития, она приводит лишь к уничтожению всего космоса.

Во всех сценариях апокалипсиса, которые проигрывались недавно на рубеже веков, заметен тот же элемент нелепости и тотальности уничтожения: падение кометы или астероида, эпидемия неизвестной болезни, компьютерная ошибка. Английский психоаналитик Винникотт говорил, что страх катастрофы является воспоминанием о катастрофе, которая уже произошла. Главным образом, он имел в виду катастрофу сепарации, преждевременного отделения от матери в раннем детстве. Но его собственный сон-катастрофа, заставивший его проснуться среди ночи от головной боли, подвиг его к более глубоким размышлениям. Он понял, что в мотиве катастрофы помимо отыгрывания садистских и мазохистских импульсов есть что-то еще. Деструктивность осуществляет связь между субъективной и объективной реальностью. Мы не сможем обнаружить реальность предмета или объекта, если не попытаемся его разрушить. Этот простой тест на реальность позволяет различить независимо существующие вещи и наши собственные иллюзии. Наша врожденная творческая активность изобретает деструктивные инструменты, чтобы с их помощью нащупать связь с реальностью. Фактически, это общепринятое в современном психоанализе положение означает, что чем хуже у нас связь с реальностью, тем агрессивнее мы будем. Образ предельной тотальной аннигиляции, часто появляющийся во снах и фантазиях современных людей, с этой точки зрения означает, что мы отчаялись найти реальность, мы лишены любых опор и ориентиров. Мы потеряли границы собственного мира, и поэтому крушим все подряд в надежде обнаружить наконец Другого, который нас остановит.

Поэтому нам снится катастрофа, которая уже произошла. "Конец Света", если под светом иметь в виду порядок, ясность и оптимизм в наших душах, уже произошел. Неудивительно, что если мы видим в фильме черное небо, разрушенные города, отравленную воду и уродливых людей, то это наверняка фильм про будущее. Этот образ настолько часто появляется в творчестве современных людей, что создается впечатление, что другого будущего мы и не ждем. Даже простые ситуации исчезновения света, вроде отключения электричества или солнечного затмения, обнаруживают огромную притягательную силу.

«Ночь, небывалая, внезапная ночь неожиданно настала посреди дня. Луна, что еще мгновенье до того оставалась незримой, вырвалась на небо - черная, стремительная. Безмерно могучая. Луна порвала ночные швартовы и устремилась против течения широких токов пурпурных облаков и мертвенной синевы, обыкновенно обрамляющих ворота, сквозь которые она всплывает. Она сломила ход времени, порушив порядок и установления. Луна чернильного цвета - цвета войты и безумия - идет на штурм солнца.

Луна наползает на солнце, и корона его плавится. Солнце щетинится длинными раскаленными перьями, выбрасывает - белый спрут - по окружности лунного щита извивающиеся щупальца. Безмерная тень опускается на землю и расползается по ней. И кажется, будто все - земля, стены, крыши - трепещут, будто по ним разбегается рябь, серый озноб вод.

Внезапно спускается холод и охватывает живых тварей, деревья и камни. Птицы смолкли, они сидят на ветвях, и сердца их лихорадочно бьются. И ни одна не взлетит, потому что невозможно взлететь в это темное, пустынное небо, ни одна не запоет, ибо нет такой песни. Чтобы прозвучала в этом безмолвии. Во дворах и домах скулят собаки, прижавшись к земле. Они недвижно напряжены, бока у них запавшие. Собаки пронзительно, жалобно воют, словно чуют в воздухе запах волка. Запах огромного, небесного пепельно-серого волка. Маленьким детям тоже страшно, некоторые даже плачут. Небесный волк пожирает свет...

Это не день, но и не ночь. Это какая-то иная пора, зыбкая точка соприкосновения минут и вечности, восторга и ужаса. Явление обнаженного сердца мира темного сердца во славе». (из книги Сильви Жермен «Взгляд Медузы»)

Пожалуй, К. Юнг как никто другой был чувствителен к этому темному сердцу мира. Его интуиция не только безошибочно предсказывала мировые войны. Он посвятил свои работы наступающей смене эпох в коллективном бессознательном человечества. По версии Винникотта, который внимательно вчитывался в автобиографическую книгу Юнга "Воспоминания, сновидения, размышления", депрессивное расстройство его матери и переживания одиночества в раннем детстве заперли Юнга в нарциссически-психотическом мире младенческого всемогущества, крайне заряженном деструктивностью. Поэтому Юнг не только хотел разрушить психоанализ Фрейда, но и предрекал гибель всему Западному сознанию. Он чувствовал возвращение так называемого четвертого начала, которое он ассоциировал с женским, материальным, дьявольским или хтоническим. Он видел себя живым свидетелем и пророком апокалипсиса, на одном полюсе которого была канонизация Девы Марии, а на другом - фашистские марши по Европе с символикой древнегерманских божеств. В "Попытке психологического истолкования догмата о Троице" он пишет: "Архетип - это то, «во что верят всегда, повсюду и все», и если он не распознается сознательно, то появляется сзади, в своем «гневном» обличье, как «Сын хаоса», аки тать в нощи: вместо Спасителя является Антихрист".

Бог подземного мира

Рогатый и хвостатый, в облаках серы, "несущий свет" (значение имени "Люцифер"), но обреченный руководить тьмою, вечно гонимый, проклинаемый и обвиняемый во всех наших собственных грехах, он является одним из главных действующих лиц апокалипсиса. Мы помним из Библии: "И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый Диаволом или Сатаной, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним". Средневековый образ дьявола был списан с козлоногого древнегреческого Пана - бога веселья и экстаза. Этот бог ассоциировался с раскрепощением инстинктов, а также с чрезмерностью или эксцессивностью, которые проявлялись в дионисийских оргиях. Не случайно его имя намекает на нечто всеохватное и тотальное. Избыточность либидо может принести не только творчество и свободу. Если оно встретит сильное подавление, то способно повернуться своей темной стороной. Отсюда всевозможные невротические расстройства и особенно паника - состояние шока и ужаса, навлекаемое Паном.

Психоаналитик Джеймс Гротштейн объясняет:

"Происхождение Сатаны, ранее сидевшего по правую руку от Бога в качестве архангела, восходит к проективной идентификации человеческой зависти и проступков. Бог, являющийся абсолютом и поэтому неспособный совершить ошибку (т.е. негативный перенос невозможен), должен быть расщеплен (поделен) на хорошего и плохого. Поэтому когда люди завидуют Богу, эта зависть отщепляется и проецируется соответственно на отщепленный аспект Бога, который затем отпадает от милости в виде дьявольского завистливого суперэго внутри нас. Ад - это духовно-религиозная область, управляемая теперь этим падшим богом-ангелом, который когда-то в прошлом царствовал в обличии козлоногого Пана, сидящего по правую руку от Диониса

Нам известно из Святого Писания, что когда Авраам клялся в верности невыразимому неописуемому Единому Богу Яхве (Адонаю), он предлагал доказать свою преданность жертвоприношением своего сына Исаака. Когда Авраам намеревался сделать это, Бог отказался принять жертву и дал человеку Завет pars pro toto, что достаточно обрезания и жертвования ягнёнка для доказательства своей преданности. Таким образом, эта жертва невинного младенца, ранее свойственная религиозным ритуалам евреев во времена патриархов и другие дикие обычаи подвергались квазигуманной заменяющей трансформации в жертву невинного ягнёнка или козленка. По мере того, как невинный ягнёнок или козленок могли нести и таким образом трансформировать проективные идентификации прихожан, ягнёнок стал невинным Агнцем, Христом, чьё воскрешение символизировало духовную трансценденцию - и, следовательно, прощение и спасение от человеческих страданий. По мере того как жертва трансформировалась проективными страданиями, однако, она стала дьяволом, альтер-эго Христа. Таким образом, человеческая невинность стала заложником внутри божества презрения, самого дьявола, который в своём падшем, самом низком положении парадоксальным образом символизирует самый святой аспект нас самих, невинную самость, которую мы продаём в рабство, как Иосиф, и оставляем в объятьях тёмного демона, которого мы же создаём. Другими словами, Сатана - это укреплённая тюрьма для нашей самой невинной и всё ещё презираемой и жертвенной, сделанной козлом отпущения самости. Так что она может пытаться возвратиться благодаря неумолимому «возвращению вытесненного», она ищет возвращения в нас, а также возмездия за изгнание".

Будучи последовательным сторонником теорий Кляйн и Биона, Джеймс Гротштейн прослеживает происхождение образа дьявола от ощущения младенческой беспомощности, зависимости от внешних сил, неумения совладать с импульсами примитивной зависти и жадности. Мы изобретаем этого козла отпущения, чтобы наша паранойя не повредила образ хорошей матери/всемогущего Бога. Теперь можно дать имя тому, кто соблазняет нас портить то, в чем мы отчаянно нуждаемся (самоуважение и любовь других людей). Разоблачив и наказав этого лукавого саботажника, отправив его в ссылку в огненные Адские пропасти (символ неразрешимого конфликта), можно обрести временное освобождение от невыносимого бремени собственной деструктивности. Пока она не вернется к нам голосом в телефонной трубке, астероидом или ядерным грибом во сне.

Наверное, механизм клеветы, заключения в темницу или предания анафеме стар как мир. Мы сталкиваемся с ним на каждой психологической консультации. Тираны и дьяволы в виде плохих мужей или жен, сварливых тещ или свекровей, завистников и конкурентов на работе рисуются нашими пациентами, как главная причина несчастий. Далеко не каждый из них способен подняться до признания собственной злобности, страха и бессилия. Но даже такое достижение редко приносит трансформацию деструктивности в осмысленную и цельную жизненную позицию. В конце тоннеля свет больше не предусмотрен. Бесконечное продление жизни, за которое борется современная медицина, означает лишь бесконечность страданий и заблуждений. И круг - былой символ гипотетической целостности и совершенства - теперь становится порочным кругом бессмыслицы, за пределы которого невозможно вырваться. Лишь апокалипсис, мифический час Х способен прервать то гипнотическое наваждение, в котором мы бьемся в стенки этого невидимого круга.

Мелани Кляйн была весьма конфликтной личностью и плохой матерью, поэтому корнем всех бед ей представлялся вредный эгоистичный ребенок. Ее интеллектуальный радар был целиком настроен на одну волну - на злобные выходки гипотетического младенца. Даже либидо и сексуальность - краеугольный камень фрейдистской крепости - она видела, как проявления все той же примитивной зависти и жадности, обращенных теперь на возмещение однажды испорченного. Вслед за героем одного современного романа она вероятно могла бы провозгласить, перефразируя знаменитую декартовскую максиму "мыслю - следовательно, существую": "Порчу - следовательно, существую". Таков экзистенциальный крик нового человека. Ребенок - милый ангелочек сентиментальных мамаш - превращен у нее в "Ребенка Розмари", исчадие ада, грядущего Антихриста, навязчивый кошмар материнской усталости и совести. Этот ребенок апокалипсиса является зеркальным антиподом младенца Христа. Если последний начал "нашу эру", то первый приведет ее к концу. Вероятно, именно эти тысячелетние эсхатологические ожидания стоят за той популярностью, которой пользуются теории М. Кляйн у современных психологов. Только упомянутые выше работы Винникотта - кляйнианского аналитика, который больше всего на свете стеснялся называть себя "кляйнианцем" - помогли понять истинное назначение этой дьявольской деструктивности.

Юнг также хорошо понимал, зачем этот древний Змий проникает в бессознательное современного человека, живущего в беззаботном обществе всеобщего благосостояния, заставляя его думать об апокалипсисе. Сознание апокалипсиса - это сознание предела, последней грани бытия и небытия, где у нас появляется шанс для выхода из тупика. Вот несколько цитат из его работы "Попытка психологического истолкования догмата о Троице":

"Дьявол выступает противником-партнером Христа: заразив наших прародителей первородным грехом, он открыл процесс порчи и разложения творения, сделав необходимой инкарнацию Бога, которая есть условие спасения...

Князь мира сего - это, как известно, дьявол, который в «мире сем» способен даже одолеть Богочеловека, хотя тем самым он, как считается, открывает путь к собственному поражению и роет собственную могилу. Согласно одному древнему представлению, Христос - «приманка на крючке» (кресте), при помощи которой Бог вылавливает Левиафана (дьявола)... Начиная с «Тимея» четвертое означает «реализацию», т.е. переход в, по сути своей, иное состояние - а именно в состояние мирской материальности, которая, как это авторитетно утверждается, подчинена «князю мира сего». Ведь материя - диаметральная противоположность духу. Это подлинное гнездилище дьявола, чьи адские печи полыхают в недрах земли, тогда как светлый дух, освободившись от оков тяготения, воспаряет в эфир... Поэтому противник - лукавый - совершенно логично понимается как душа материи, поскольку подобно материи являет собой то сопротивление, без которого относительная автономия индивидуального существования была бы немыслима. Желание отличаться и идти наперекор характеризует дьявола, так же как неповиновение - первородный грех вообще... Воплощенному в Сыне акту любви противостоит люциферовское отрицание...

Люцифер, по-видимому, лучше кого бы то ни было понимал волю Божью, направленную на сотворение мира, и самым точным образом исполнил ее, восстав против Бога и превратившись в результате в активный принцип такого создания, которое противопоставляет Богу собственную, отличную от его, волю. Поскольку Бог хотел этого, он, согласно Быт. 3, вложил в человека способность иметь иную, отличную от его собственной, волю."

Дьявольский дух противоречия ("Сатана" означает "противоречащий"), таким образом, нужен нам, чтобы противопоставить свою волю чужой и тем самым открыть собственную индивидуальность. В "Песни о жемчужине" из апокрифического "Евангелия от Иуды Фомы" герой должен опуститься в страну греха, уподобиться дьяволу-дракону, воплощению греховности, охраняющему жемчужину. Лишь так можно получить этот символ сокровенного знания. В деструктивности и бунтарстве, в атмосфере, заряженной насилием, рождается жемчужина индивидуального я. "Кажется, в намерения Бога в принципе не входило избавление человека от конфликта, а, стало быть, от лукавого... - пишет Юнг в книге "Ответ Иову", - Отец хочет стать Сыном, Бог - человеком, аморальное - исключительным благим, а бессознательное - ответственно-сознательным... Бессознательно хочет того и другого зараз - и разделять и сопрягать. ...Бессознательное хочет влиться в сознание, чтобы попасть под свет, но и в то же время тормозит себя, потому что предпочитает оставаться во тьме (бессознательным)".

Больше чем психоанализ

Апокалипсис, конец эона, крах культуры западного рационализма - не только центральный образ в религиозно-философских работах Юнга, но и суть нового метода психотерапии, который он разрабатывал. Современный человек никогда не вернется в реальность и не обретет утраченной идентичности, если не заручится поддержкой божества границ, переходов и трансформаций - Гермеса мистиков, хтонического Меркурия алхимиков или дракона-дьявола гностиков. Именно этот неугомонный дух противоречия нужно вызвать из забвения, на которое его обрекла христианская мораль и западный рационализм. Оклеветанный и проклятый, он явится сначала в своем гневном обличии, как хаос, психический конфликт, распад системы ценностей и идеалов, как Тьма, наводящая ужас. В этот период психоаналитику надо верить, что это "часть силы той, что без числа творит добро, всему желая зла". Процесс освобождения света, плененного в материи, происходит на каждой встрече с пациентом. Это не победа разума над материей - идеал эпохи Просвещения, которым был так одержим Фрейд - свет, рассеивающий тьму. Это процесс прямо противоположный, когда материя сама рождает дух, а тьма - свет. Герметическое и демоническое при должном обращении приносит развитие и перемену.

Но наивно думать, что это лишь оборот речи, метафора, приукрашенное описание любых обычных изменений, происходящих в психотерапии. Аналитик должен стать воплощением Гермеса, подобно тому, как в шамана вселяется дух леса, через медиума говорит умерший, а йогин трансформируется в просветленное божество, которому он поклоняется. Мастерство аналитика состоит в поиске контакта с Гермесом-Люцифером, предоставлении ему своего тела и ума. Но божества - это не автономные сущности, подобные, скажем, стулу или столу, которые согласно законам материального мира, не зависят от нас. В терминологии Юнга это автономные психические комплексы - психосоматические образования, сотканные из архетипов коллективного бессознательного в своем ядре и нитей наших потребностей, эмоций, фантазий и прошлого опыта. Они живы в том смысле, в котором для Ницше был жив Заратустра - выражение его комплекса мана-личности. Юнг считал, что книга о Заратустре была буквально написана кровью Ницше. Наша кровь, жизненная энергия дает силу комплексам, они являются формами выражения этой энергии.

В психическом космосе вообще нет объектов, подобных независимо существующим объектам ньютоновской вселенной. Пациент, с которым мы работаем, это не просто реальный человек во плоти и крови, в пространстве и во времени. Мы видим его через призму наших комплексов, через "всегда тусклое стекло". Он является лишь зеркалом, в котором мы имеем шанс разглядеть свои собственные проблемы, и только те из них, которые наши защиты и бессознательное сегодня позволят нам увидеть. Психоанализ - это интроспективная и субъективная практика. Психоанализ для тех, кто ищет Истины, которая обжигает, которая заставляет быть страстным, пристрастным и предвзятым. Лучшие фрейдистские аналитики прошлого века доказывали вслед за Юнгом, что личная эмоциональная вовлеченность психотерапевта является важнейшим условием исцеления. Фактически, психоанализ является сплошной апологией субъективизма. Ситуация классического научного эксперимента - неподвижный объект и познающий субъект - здесь невозможна. Объект здесь сам является переменчивым субъектом, а познающий субъект несовершенен и откровенно не стремится к объективности. Пациент говорит не то, что он хочет сказать, а аналитик слышит не то, что ему говорят, а то, что подсознательно хочет или не хочет услышать. Аналитик искажает, творчески изобретает, лепит заново образ своего пациента из материи своего собственного бессознательного посредством механизма проективной идентификации. Пациент поселяется внутри него подобно тем же автономным комплексам. Вот почему в психоаналитическом обучении основной вес отводится тому, чтобы посредством опыта личной терапии научить будущего аналитика помогать самому себе. Если у аналитика есть стремление к самопознанию, способность постигать свои комплексы и находить с ними общий язык, чтобы они превращались в выражение его индивидуальности, а не в ее врагов, чтобы темное и демоническое в нас само рождало свет, то, безусловно, у него появляется возможность помочь и другому человеку.

По-настоящему дьявольским соблазном представляется изображение психоанализа как обычной врачебной процедуры, для которой достаточно хорошей теоретической подготовки и тщательного соблюдения техники. Стоит нам согласится с этим, как психоанализ постигнет та же судьба, что и другие институты западной культуры - религию, философию, искусство, науку. Опус Юнга, Мирча Илиаде, Джозефа Кемпбелла, Рене Генона и других символистов состоял в спасении для современного человека сакрального измерения, без которого невозможно его духовное выживание во времена апокалипсиса. Мы видим, как на место сакрального приходят всевозможные профанические квази-религиозные образования - различные античеловеческие политические движения и режимы, наркомания, технократический утопизм, "нью-эйджевская" пародия на духовность. Спасение сакрального - это не только спасение себя от тотального порабощения обезличивающей машиной апокалипсиса, "Матрицей", но и спасение мировой души. "Анима мунди - душа мира, - пишет Юнг в "Ответе Иову", - это женский вариант прачеловека, в ее тьме содержится солнце мужского сознания, младенцем выходящего из моря ночи бессознательного и старцем погружающегося в него снова. Она сопрягает темное со светлым; она означает иерогамию противоположностей и примиряет природу и дух".

Полем этой последней битвы являются души людей, а оружием - наши психические конфликты. Далеко не все аналитики-юнгианцы сегодня демонстрируют понимание этих идей. Некоторые воспринимают их как, в сущности, безвредный романтический довесок к более полезным, с их точки зрения, прагматическим идеям Юнга в отношении психоаналитического лечения. Они ценят в Юнге прежде всего то, что в некоторых областях типа терапии психозов и роли матери в развитии ребенка он на много лет опередил эволюцию психоанализа. Другие видят преимущества стиля Юнга, использующего сильные эмоционально-заряженные образы, что открывает новые возможности литературного и эстетического самовыражения. Они предпочитают размышлять о его философско-религиозных идеях, как искусствовед размышляет о разнице между голубым и розовым периодами в творчестве Пикассо. Третьи на манер священников буквально хотят спасти вашу душу через нравоучительные наставления, приправленные цитатами из Библии Бессознательного. Психоаналитический протестантизм последних еще более изощренным образом профанирует задачу спасения мировой души. Все они, на словах придерживаясь теории Юнга, на деле боятся Тьмы, как черт ладана, и спасаются от нее в тех же институтах Западного Разума, которые привели его к катастрофе.

Гитлер сжигал книги Фрейда, потому что был очень на него похож. И не только одержимостью своими комплексами. Он вернул к жизни древнее хтоническое божество войны, так же как Фрейд освободил хтоническое божество сексуальности. Но они оба вступили в союз с Тьмою в своих интересах, чтобы поставить ее под контроль разума и воли. Тем самым первоначальные результаты прорыва были аннулированы и лишь усугубили пропасть между материей и духом, ускорив тем самым приближение Конца. Юнг же видел свою задачу в построении мостов. "По сути, - пишет он, - человек - это мостик, перекинутый через бездну, разделяющую «мир сей», царство темного Трикефала, и небесную Троицу". Через поиск Истины и борьбу за индивидуацию, происходящие ежесекундно в каждой душе, строится мостик примирения. Вот почему стремление к Истине, не абстрактной умозрительной истине, а Истине, воплощенной в жизни и собственной личности, т.е. в стремлении к индивидуации, Юнг видел глубочайший, самый основной инстинкт (основными не являются агрессия или секс как у Гитлера и Фрейда), заложенный в человеческой природе. Это способность Тьмы порождать Свет, подобно тому, как в нашей научной мифологии неорганическая материя однажды породила жизнь, а жизнь произвела сознание.

На каждом психоаналитическом сеансе мы, аналитики, погружаемся в пучину человеческих страданий. И трубят ангелы, и восходит "жена, облаченная в солнце, под ногами ее луна, а на голове венец из двенадцати звезд", и против нее ополчается "большой красный дракон с семью головами и десятью рогами, и на головах его семь диадем". Пятьдесят минут сеанса ангелы и демоны тянут нас вверх и вниз, пророки и лжепророки шепчут нам на ухо, воинства света и тьмы сходятся в смертельной схватке. Именно сознание Апокалипсиса (впервые напишу это греческое слово, означающее "Откровение", с большой буквы) привносит тот элемент сакрального, на фундаменте которого единственно возможен тот мостик смысла над пропастью цинизма, который мы ищем вместе с нашими пациентами.

Резюме

В статье освещается тема Апокалипсиса в сознании древних и современных людей, а также в материале пациентов психоаналитических сеансов. Эсхатологическое сознание, порождающее культуру сакрального и традицию духовно-психической трансформации, является альтернативой эпидемическому распространению потребительской идеологии. Образ дьявола как и других хтонических божеств может символизировать для современного человека скрытый потенциал творческого раскрытия его индивидуальности. Юнгианский анализ должен строиться на понимании сложной диалектики бессознательных процессов.

Литература:

  1. Булгаков, С., Апокалипсис Иоанна, М.: пбт. "Отрада и Утешение", 1991
  2. Юнг, К.Г., Ответ Иову, М.: "Канон", 1995
  3. Делез, Ж., "Мишель Турнье и мир без Другого" в кн. М. Турнье "Пятница", СПб.: "Амфора", 1999
  4. Сацел, Р., Извращения любви и ненависти, М.: ХЖ., 2000
  5. Жермен, С., Взгляд Медузы, СПб.: "Амфора", 2002
  6. Мещерская, Е.Н., Деяния Иуды Фомы, М.: "Наука", 1990
  7. Винникотт, Д.В., "Психоаналитическое исследование", неопубл. пер. с англ. Е. Замфир, 1999
  8. Grotstein, G., "Internal objects or chimerical monsters?", Journal of Analytical Psychology, v. 42, № 1, 1997

Все психологи

Команда профессиональных психологов со всего мира

Узнайте больше о нас
Сообщество Все психологи
Задать вопрос
ПСИХОЛОГУ