Мы с Анной шли по осеннему парку.

Под ногами шелестела опавшая листва. В октябре бывает пару недель, когда осень позволяет себе сумасшедшее буйство неповторимых красок, подсвеченных неярким солнцем. Я наслаждался зрелищем полутонов осыпающихся кленов и слушал ее эмоциональный рассказ о непонимании с мужем, о его периодических запоях и их скандалах. В ее словах было столько неподдельных эмоций!

Мы давно знакомы. Она говорила о том, что не понимает, как до сих пор живет с человеком, который по ощущениям совсем чужой. У них давно нет общих интересов, кроме уже взрослого ребенка, который, впрочем, имеет собственную семью и живет своей жизнью. Надо расстаться, а она все не может на это решиться, жалко его, без нее совсем пропадет.

Ее муж не отличался самостоятельностью. Она организовывала, договаривалась, устраивала бизнес, а он помогал, но сам ничего не решал, да и не пытался. Дела шли неплохо. Свои амбиции, если они и были когда-то, он давно и успешно забыл, чему способствовали ежедневные текущие заботы.

Запои случались не так уж часто, но были основательными, с битьем посуды и лиц собутыльников, позволивших усомниться в его крутости и элитарности. Ее он никогда не трогал физически, но доставлял массу проблем поведением и пошатнувшимся здоровьем, вынуждая ухаживать и выхаживать после запоев.

Она чувствовала себя в эти периоды жертвой, не в силах повлиять на ситуацию. Потом заботилась, помогала вылезти из глубокого похмелья, спасала, когда ему было совсем плохо. Придя в приемлемое состояние, он чувствовал себя виноватым, и она обрушивала на него праведный гнев преследователя, отыгрываясь за собственные мучения. Все это тянулось достаточно долго, повторяясь с уменьшающимся буйством мужа по причине его ослабевающих возможностей из-за ухудшающегося здоровья.

Такой вот классический треугольник Карпмана. Обычно сочувствующей была близкая подруга. Собственно, это была ее основная роль. Она живо участвовала в обсуждениях приключений Анны, а заодно и сама приобщалась к роли жертвы, потому что все мужики сво..., что вносило эмоциональное разнообразие в ее незамужнюю жизнь.

В этот раз подруга куда-то уехала, и я был привлечен свидетелем. Активное слушание поощрялось. Я слушал, сочувственно кивая.

Где-то в глубине души мы все про себя знаем, только не всегда признаемся себе в истинных мотивах поступков, предпочитая выстраивать приемлемые защиты, чтобы выглядеть нормально в собственных глазах и получать дивиденды от других.

При всех ее страданиях Анна ни за что не променяла бы этот калейдоскоп сменяющихся ролей и сопутствующих ему эмоций на спокойное одиночество. Роль жертвы бодрила, одновременно давая возможность пожалеть себя и получить поглаживания от подруги, добавляла остроты умеренной трагичностью. Спасение мучающегося с великого похмелья мужа повышало собственную ценность, придавала смысл, а последующий праведный гнев разжимал пружину невысказанности, позволял выпустить наружу скопившиеся внутри эмоции, связанные не только с мужем.

Все это позволяло ей ощутить полноту жизни, и лишь появляющаяся в спокойные периоды непонятная тревожность мешала, сеяла смутные сомнения, которые она прогоняла активным участием в жизни сына, и которые исчезали с очередным запоем мужа.

Люди стремятся к повторениям, к привычному и понятному ничуть не меньше, чем к новому. Знакомое должно подтвердить правильный, адекватный взгляд на окружающую действительность. Повторения успокаивают, помогают расслабиться. И пусть грустно, но понятно.

Привычные диалоги, работа, отношения дают ощущение стабильности. Все это надоедает, и жизнь порой кажется слишком пресной, но изменить - значит, подвергнуться опасности. Именно поэтому мы ходим привычными маршрутами, покупаем продукты, реклама которых бессознательно отпечаталась в памяти, ищем единомышленников и сохраняем старые бессмысленные и токсичные уже отношения.

Жизнь в одиночестве предлагает новую роль, которая требует новых навыков. А куда девать сомнения в собственных способностях, страх оказаться не таким, как все, неправильным, непонятым? Другая жизнь уводит из зоны комфорта... или дискомфорта, все равно, это новые вызовы, к которым не готов.

Привычное выполняет функцию детской колыбельной в разнообразном, порой непонятном и пугающем мире. И пусть мы давно уже взрослые, и наши мечты и желания далеки и прекрасны. Но внушенный в детстве перепуганными родителями страх опасностей, которые подстерегают на каждом шагу, рассказы про ужасных бабаек, монстров, забирающих непослушных детей, пьяных отморозков, охотящихся за молодыми девушками и так далее и т. п. прочно впечатались в восприимчивый мозг.

Мы интуитивно стремимся накрыться одеялом повторяемости, чтобы получить на завтрак успокоительный "кленовый сироп" привычной, а значит, безопасной жизни.

Далеко не факт, что, "наевшись" такого спокойствия, человек все же решится что-то изменить. Желание и страх лежат на одном векторе и разнонаправлены. Выбор страшен сам по себе, многие не делают его по умолчанию, сохраняя отношения и внутреннее напряжение, которое им соответствует. Это тоже выбор, проблема только в том, что он не осознается и поведением управляют импульсы, а тревога становится постоянной спутницей.

Я оказался плохим исполнителем уготованной мне роли. Получилось только участливо выслушать, но перевоплотиться в соучастника я не смог, не хватило таланта и желания. Может быть, потому, что сценарий был давно известен и сыгран бесконечным числом исполнителей много раз, а импровизация не допускалась, иначе весь спектакль не имел смысла.