Русский характер и психика отличаются своеобразием. Характерны противоречивость, подкаблучничество, зависимость, вера в чудо, стремление к власти и её проявлению, униженность и оскорбленность, свободолюбие, безграничность. "Мы бы могли назвать такие психические состояния отсутствием третьего, тотальной несепарированностью или подавляющим материнским комплексом", отмечает в своей книге Калиненко В.К. ("Границы в анализе: юнгианский подход", 2011).

Недосепарированность в свою очередь приводит к зависимым формам отношений, безответственным поступкам, надежде на чудо и слиянию с материнским объектом. Это похоже на сосуд, который вечно пуст и заполняется кем-то важным, авторитетным или просто кем то, но не собственной индивидуальностью. Как правило, людям с такими особенностями трудно давать ответы на вопросы: кто я, чего я хочу, зачем я в жизни, что мне нравится? Наблюдается некая растерянность. При этом речь идёт уже о взрослой личности.

Вирджиния Вульф в статье "Русская точка зрения" (1924) представила типичное для западного человека восприятие русской души с её бесформенностью, стихийностью, нецивилизованной бесконтрольностью, соприсутствием высокого и низкого, добра и зла, рождающее одновременно и неприятие, и снисходительное презрение, и восхищение (Калиненко В.К. Границы в анализе: юнгианский подход, 2011). В этой характеристике много импульсивности, хаоса, когда нет чёткой структуры и формы. При этом сохраняется ощущение «на качелях», выраженная полярность многих чувств у русского человека.

В описании русского характера присутствуют такие качества, как несформированность, расщепленность, бесформенность, безрассудство и дезориентация. Люди "отдают друг другу жизнь и душу", открывая свой внутренний мир, и тем самым развивают друг друга (Pesmen, 2000). Но вместе с этим открытием они как будто теряют себя, свою сущность и отдают себя, проникая в жизнь другого. Этот факт подчёркивает, что для русских людей характерна "размытость границ".

Н.О. Лосский называет "добротой" характерное для русских качество межличностного взаимодействия, определяя это качество как «непосредственное принятие чужого бытия в свою душу и защита его, как самого себя» (Лосский, 1991, с. 292). В исследованиях русской культуры ее специфика чаще всего интерпретируется в терминах отклонения или нарушения (Калиненко В.К. Границы в анализе: юнгианский подход, 2011).

"Доброта" способствует установлению более близкого контакта и одновременно отражает потребность в более тесном взаимодействии. В "принятии чужого бытия" отражается и альтруизм, и великодушие, и желание много отдавать и терпеть, принимая. Доброта в русском характере соприкасается с размыванием границ Другого.

Так, выражения, русские пословицы и поговорки "я желаю тебе добра", "делать добро спеши", "кто добро творит, тому Бог отплатит" отражают акт дарения добра. Но делая добро, люди пытаются ограничить ответственность того, кому делается добро, во многом не спрашивая: а нужно ли добро? Стремление делать добро, иногда не спрашивая о том, нужно ли оно, часто отражает нарушения "границы" объекта взаимодействия.

Стремление делать добро в русской культуре тесно связано с религиозным аспектом. Это, пожалуй, одна из основных причин добродеятельности русского человека. Феномен добра в русской культуре интересен с точки зрения его рождения, формирования, трансформации в культуре и психологии как фактор "размывания границ".

России присущ и коллективизм, где "Мы" заменяет и подменяет "Я" (Калиненко В.К. Границы в анализе: юнгианский подход, 2011). Это так же ведёт к потере идентичности. Такое выражение, как "жизнь общественная", которая имеет свои корни в советской эпохе, отражает отсутствие чего-то своего, личного, самобытного, что по своей сути вторгается в личность и приводит к нарушению её собственных границ, растворяясь в общном.

Лев Седов (Леон Ржевский) демонстрирует близость "русской структуры психики" со структурой психики подростка. Он отмечает, помимо отзывчивости, такие её характерные особенности, как "азарт и вера в случай, склонность к иждивенчеству и покорное и даже зачарованное подчинение власти, но в то же время легкость перехода от этого подчинения к бунту, "бессмысленному и беспощадному", повышенное чувство групповой солидарности, гордого сознания принадлежности" (Седов, 1987).

Инфантильность взрослого человека отражается в склонности к различного рода зависимостям, компьютерным играм, праздному времяпрепровождению, где ответственность за себя и свою жизнь, время, смыслы, жизненные цели выражена незначительно или не выражена вовсе. В характере русских преобладает стремление к гедонистическому удовлетворению потребностей, отсюда неразвитость психики, которая ищет опоры в ком-то и не может быть самостоятельным ресурсом и опорой для себя, где как раз может формироваться зависимая структура отношений с психотерапевтом (психологом).

Русская психика - это "пассивная психика, которая не может заполнить потенциальное пространство продуктами индивидуального творчества, и это пространство оказывается «обобществленным»" (Калиненко В.К. Границы в анализе: юнгианский подход, 2011).

В такой ситуации, говорит Бахтин, энергия уходит с границ, они не формируются – для этого нет необходимой позиции вовне и ценностной уплотненности. Вместо этого мы имеем "ценностное понимание имманентно изнутри переживаемой жизни", что ведёт к "нравственному утопизму", пассивному ожиданию преображения по милости Божьей, конфронтации – идентификации с Другим с потерей собственных границ (Калиненко В.К. Границы в анализе: юнгианский подход, 2011).

Путь индивидуации оказывается заблокирован. Сепарация приобретает негативное звучание, рассматривается как предательство. Для русской культуры характерны "поляризация, антиномичность, амбивалентность, инверсия" (Калиненко В.К. Границы в анализе: юнгианский подход, 2011). Ощущение, что становление индивидуации оказывается поступком вовсе не мужественным, не зрелым, а поступком бездарным, требующим наказания.

В таких условиях идентичность формируется таким образом, что большую часть русского населения можно назвать со-зависимыми. Со-зависимость вполне характерное явление для людей в России. Не иметь своей идентичности оказывается совершенно "нормальным" и быть "так же, как все, как все, как все…" это простой путь развития жизнедеятельности - к сожалению, это выбор многих в российском населении. Ведь всегда проще кого-то скопировать, уничтожая свои уникальные особенности. Проявлять уникальность оказывается опасно. Идентичность нужно выстраивать, сделать это практически невозможно, никто не хочет ощущать себя предателем.

Поскольку индивидуация как обособленный путь самостановления отвергается, не воспринимается как ценность, этот путь оказывается уделом святых, а для обычных людей рассматривается как гордыня (Калиненко В.К. Границы в анализе: юнгианский подход, 2011).

Что может получиться из метаний, хаоса и нерешительности, отсутствия идентичности, структурированности и чётких "границ"?

Русский характер, которому присущи "размытые границы", может способствовать: 

• постоянному сравнению себя с кем то, потому что себя как такового нет (нет той личности, которой можно было гордиться, получать удовлетворение);
• копированию поведения - а значит, и зависти, отсутствию духовного развития идентичности;
• просьбе дать совет "как жить?" и "что делать?", что часто происходит в кабинете у психолога или психотерапевта (люди не знают себя, поэтому и не знают, каким образом им жить);
• поглощенности другим как вариант формирования переносов в психотерапии (эротический перенос, зависимые формы отношения: длительный вариант психотерапии), поглощенностью объектом зависимости (алкоголь, азартные игры);
• жизни в тоталитарных сектах в вечном ожидании чуда;
• поиску опоры в форме всезнающего человека, в том числе и психолога (психотерапевта).

Таким образом, русская психика представлена как психика, имеющая инфантильность, со-зависимость, отсутствие "границ", что зачастую препятствует установлению полноценных зрелых отношений. Русское дитя, которое часто жалуется, обижается, требует внимания, признания, любит развлекаться, нуждается во взрослом. Так может выглядеть "взрослый" русский человек.